Танцующая с Ауте - Страница 126

126

Тень изумления сменяется яростью. Бледные пальцы сжимаются на рукояти меча, губы напрягаются, готовясь произнести ритуальный вызов на дуэль. Отчётливо понимаю, что никогда ещё не была так близка к смерти, как в этот момент. Причём в его ненависти нет ничего личного, ничего, направленного против Антеи Дериул. Гнев Древнего вызван моими глазами, многоцветием камня, сияющего во лбу, запахом ночи и гор в моих волосах. Что бы там ни сотворили со мной мама и Эвруору, Зимний вычислил это мгновенно и его реакция однозначна: «Убить!»

Но мне, если честно, наплевать, что он думает. Наплевать, что он планирует. Меня несёт на волнах чистой ярости, какой я не испытывала даже после смерти Иннеллина. Весь организм, всё моё существо оказалось подчинено одной эмоции, и существо это сейчас очень недовольно.

Рычание зарождается не в горле — где-то в районе желудка, вибрирующими волнами поднимается наверх, вырывается наружу, заполняет всё вокруг. Раниэль-Атеро шарахается назад, держа на весу сведённую судорогой руку, Зимний останавливается на середине ритуального вызова, в голубизне его глаз, в этом бездонном море гнева и боли, появляется слабая искра искреннего недоумения.

— ЭТО ТВОЯ ДОЧЬ!

Я всё вложила в этот сен-образ.

Ловлю его последнее дыхание, откидываюсь назад и, как ни страшусь этого, всё же успеваю увидеть, как тускнеют полночные глаза, как жизнь уходит из имплантатпа, превращая его в обычный чёрный камень.

(Иннеллин, любимый…)

«Ты маленькая, безмозглая дура! Ты убиваешь не только своего ребёнка, ты убиваешь ЕГО ребёнка!»

(Папа, как же ты был прав.)

«Я не пущу тебя».

(Аррек, ну почему ты не хочешь понять, что уже ничего нельзя сделать?)

На фоне этой полночной темноты особенно ярко полыхает золотое зарево: точно отрицая смерть и слабость, её волосы непослушным живым каскадом разбегаются по простыням, окутывают тающее болью тело, мерцают собственным, непонятно откуда взявшимся светом.

(Хранительница Эвруору-тор, как же так?)

(Виор, не плачь так, девочка.)

(Мама, что же ты делаешь?)

* * *

Всё, всё, что накопилось во мне за последние пять лет, всё, что зрело подспудно, не допускаемое не то что в сознание, даже во сны, — всё это выплеснулось единым потоком, спаянное в неразделимый клубок гнева. Камень между бровей вспыхивает острой болью, по телу от его многоцветной пульсации прокатывается крупная дрожь. Океан энергии, безбрежный океан силы, знания, памяти, поднимается на поверхность насильно вживлённого в меня древнего минерала, заливает моё сознание, захлёстывает всё вокруг изменчивым потоком. Сила чуждая, и в то же время моя, более моя, чем это возможно описать словами. Спутанный комок эмоций подхватывается этой силой, мгновенно структурируется в сен-образ огромной сложности, наливается энергией, резкостью, точностью…

…и швыряется в стоящего передо мной эль-ин.

Лишь мгновение спустя понимаю, что это смертельный удар. Что от такого не спастись, не закрыться, что ТАКОЙ сен-образ просто размажет по стенке любого, оказавшегося на пути. Тонким-тонким слоем.

И совершенно ничего по этому поводу не чувствую. Это белобрысое чудовище там, напротив, хладнокровно спланировало смерть своей собственной дочери. А также матери своей дочери и её матери тоже. И всё это — через ужас туауте. Плевать, что он — один из Древнейших, что он уникален, прекрасен, великолепен. Плевать, что он друг моего наставника. Плевать, что он дышать не может под грузом своей боли. Сейчас я хочу его смерти. Я очень-очень этого хочу.

Время остановилось. Медленно-медленно, со скоростью мысли, сен-образ летит к белоснежной фигуре. Медленно-медленно выгибаются вперёд его крылья, образуя непроницаемый щит, подобного которому я ещё не встречала. Куда уж там Вероятностным потугам дараев.

Ломкий звон бьющегося стекла — сен-образ встречается с его щитом. Время срывается с цепи, пространство темнеет. Сияющая белизной фигура даже не дрогнула, лишь голова его откидывается назад, как от пощёчины.

Три удара сердца. Медленно-медленно Древний поворачивает ко мне бледное лицо. Поднимает руку, проводит ею по длинному, глубокому порезу, украшающему правую щёку. Неверяще смотрит на окрашенные алым пальцы.

Красная кровь на белой щеке. Золотые волосы на черноте простынь. Синие-синие глаза.

Он не погиб, но он ощутил этот образ. Он прочувствовал, пережил, прострадал всё, чем я в него швырнула. И даже не пошатнулся.

…милосердная госпожа наша, прости нам всё, что в слепоте нашей делаем мы идущим по Ту рядом с нами…

Судорожно дышит Раниэль-Атеро.

Пальцы Зимнего пачкают кровью белоснежную рукоять меча. Свист извлекаемой из ножен стали.

Океан чувств вновь поднимается во мне, запах белоснежных цветов ударяет в ноздри. Бесконечно изменчивые глаза встречаются с льдисто-фиалковыми, и в них лишь пустота. Непонятно как оказавшаяся в моей руке кинжал-аакра поднимается в ритуальной позиции. Ещё одна, точно такая же, сжимаемая бледными пальцами невообразимо древнего существа, очерчивает плавную окружность. Раниэль-Атеро напрягается за моим плечом несокрушимой скалой, его силы, до сих пор сдерживаемые тысячелетним самоконтролем, разливаются в воздухе холодной темнотой открытого космоса.

Три удара сердца. Три бесконечных, безумно долгих удара сердца.

Что-то меняется в фиалковых глазах. Какое-то чувство, не боль, и не гнев, и даже не удивление, мелькает на лице, чтобы тут же исчезнуть.

Плавным, невыносимо грациозным движением Зимний опускается на одно колено. Голова склонена. Крылья отведены назад. Обнажённое оружие ложится к моим ногам.

126